Над черною грудой ветвей воссияла звезда.
Срывается снег. И летят через лес поезда.
Окрестные реки лежат в перламутровом льду.
Веселый попутчик пророчит чудес череду.

Дурацкое счастье мое настигает меня:
февральская ночь предстает продолжением дня,
жар-птица витает в пустом привокзальном саду.
Еще не светает, и воздух похож на слюду.

Душа пребывает в смятенье, блаженно глуха
к грядущей развязке рассвета под крик петуха.
Есть только светило над черною бездной лесов,
обителью сов и вместилищем всех голосов –

прошедших и будущих... Есть незнакомый вокзал,
веселый попутчик, который почти доказал
нехитрую истинность первопричины добра,
вина раздобыв на последнюю горсть серебра.

Когда бы не терпкая влага такого вина,
когда бы звезду золотую затмила луна,
в событиях ночи моей недостало б звена –
то легкого звона деревьев, то снежного льна.

Костры ли поют в анфиладе прозрачных полян,
и дым перелесков несется по белым полям
все дале и дале – туда, где пустые леса
лишаются веса, шагнув, наконец, в небеса?

Юрий Гречко

Ломтик сырой акварели, запах лесных бочагов,
выдох, как в прорезь свирели: музыка, слезы из глаз.
Мы дилетанты, мой милый, к радости наших врагов,
мы уже неисправимы – к ужасу любящих нас.

В голосе неба и глины, в цвете сангины, дружок,
скрыта бессмертная тяга точностью линий владеть.
Время неслышно уходит. Кружится редкий снежок.
И на пустую дорогу можно глаза проглядеть.

Здесь от машины проезжей шины серебряный след,
словно застежка у горла, сдвинутая в холода.
В этом веселого мало, но и отчаянья нет –
лишь углядеть перспективу большего стоит труда.

За поволокою дыма, за поворотом к весне
снова и снова, мой милый, слышится, как ни крути:
дятел стучит молоточком по изумрудной сосне,
замок воздушный возводят где-то шагах в десяти...

Юрий Гречко

Зимним вечером на сеновале

Снег сено запорошил
сквозь щели под потолком.
Я сено разворошил
и встретился с мотыльком.
Мотылек, мотылек,
от смерти себя сберег,
забравшись на сеновал.
Выжил, зазимовал.

Выбрался и глядит,
как "летучая мышь" чадит,
как ярко освещена
бревенчатая стена.
Приблизив его к лицу,
я вижу его пыльцу
отчетливей, чем огонь,
чем собственную ладонь.

Среди вечерней мглы
мы тут совсем одни.
И пальцы мои теплы,
как июльские дни.

Иосиф Бродский