Призрачным светом скользя по оградам,
Встала луна над ночным зоосадом –
Спелая, будто в соку ананас.
Бодрствует сторож – смотритель дотошный,
Прочие спят. Полукруг свой роскошный
Бережно спрятал павлин-ловелас.

Дремлет пантера с вальяжностью графа.
В небе, над ветками, вписан в пейзаж
Дагерротип – очертанье жирафа,
Скрыт темнотой золотой камуфляж.

Спят дикобразы, пригладив иголки,
Дремлют угрюмые серые волки –
Выть на луну отучил зоосад.
Дремлют нездешние звери и птицы,
Дремлет фламинго на тоненькой спице,
Странно-изыскан, хотя и носат.

Дремлет шакал безобиднее шавки,
Спит бородавочник праведным сном.
(Впрочем, когда б не его бородавки –
Быть бы ему рядовым кабаном).

По-человечьи тепло у мартышек.
Нежно к себе прижимая детишек,
Мамы мартышечьи сонно сопят.
Сторож свершает привычное бденье –
Маленький бог, обходящий владенья:
Спят травоядные, хищники спят.

После кровавого львиного пира,
После грызни, ностальгии, тоски
Дремлет модель идеального мира –
Мирны картины, и вздохи легки…

Любовь Сирота

Припадая к конской гриве, верховой летит беспечно –
Он тропу не выбирает, полагаясь на коня,
И безудержная скорость, стук сердец и ветер встречный
Души их в одну сливает, их тела соединя.

Конь летит легко и лихо – но пред бездной замирает,
Как литое изваянье, застывает на краю.
Он рискнуть собой не смеет, потому что сердцем знает,
Что ему доверил всадник жизнь невечную свою.

Наяву и в снах тревожных я картину эту вижу:
Всадник, впившийся в поводья, конь, привставший на дыбы…
Напрягай воображенье – может, есть на свете ближе
Пара тел и душ слиянных, две зависимых судьбы?

И, наверно, наши души реже в пропасть бы срывались
И ничем не рисковали, очутившись на краю,
Если б так же нас хранили, если б так за нас боялись
Те, кому мы безрассудно доверяем жизнь свою.

Любовь Сирота

В мире животных

Змеилась речка в тишине,
Плетя витки излучин.
А там, на самой глубине,
Плотвичку сом прищучил.
Вдали темнели берега,
Ершился лес на склоне.
И кот, окрысясь на щенка,
Мышонка проворонил.
Цыпленка жучил таракан,
Сазан с лещом судачил.
И, как всегда, ослил баран,
Что конь весь день ишачил.
И каждый знал чужой шесток
И чтил не свой обычай.
Там выкомаривал сверчок,
Там гусь сычал, набычась,
Но всяк старался за двоих,
И разбирать не стоит,
Кто обезьянничал из них,
Кто был самим собою.
Их всех укрыла ночи тень–
И малых, и великих.
И как ни петушился день,
Но съежился и сник он.
И звезды счастья и любви
Зажглись над миром снова.
От них совели соловьи
И соловели совы.

Феликс Кривин