В дряблой зелени вспыхнули гроздья рябины,
словно ветром раздутые кучки углей.
Я вдыхаю опять запах вымокшей глины
и грибной аромат отдалённых аллей.

Этой ночью шёл дождь не по-летнему кротко,
не решаясь стучаться в уснувший мой дом,
и сквозь сон мне мерещилось, что под окном,
как к приезду гостей всё шипит сковородка.

Это август. С заплатами жёлтого цвета
плодородья растрёпанное божество.
Хмель минувшей весны и прожорливость лета
отразились в тяжёлой осанке его.

Он меня переполнил. Замучил оскомой
от анисовок алых, агатовых слив
и печали о той, что из этого дома
навсегда укатила, "пока" обронив.

Только всё, что за лето в груди накипело, –
то ли счастье сезонное, то ли напасть? –
отлегает от сердца и яблоком спелым
в августовские травы готово упасть.

Виктор Гаврилин

Из мира трав и полнолунья
на свет открытого окна
ночная бабочка июня
влетает, шорохов полна.

Пока огонь мой не потушен
и не пропел вдали петух,
стрекочет рядом дух заблудший
или своё нашедший дух.

Есть чудеса у летней ночи,
но есть и нужная строка,
и шёпот думы неумолчной,
и свет спокойный ночника.

Есть в этом странное влеченье.
И станут бабочки опять
луны огромное свеченье
на одинокий свет менять.

Какое счастье не заметим,
какую истину найдём
под этим избранным, под этим
теперь пожизненным огнём?

Виктор Гаврилин

Разреши мне, пусть будет в июле жара,
словно смолоты в воздух кофейные зёрна,
и с какой-то шашлычною дымкой утра
по низине приправлены духом озёрным.

Это пиршество всё ещё вынесет плоть.
Пусть запомнит в ней каждая бренная клетка
то, как плавится в сотах медовый ломоть,
как в саду истомляется душная ветка.

И, быть может, в последней горячке земной
будет бред не про некие адовы пытки,
а про пенье пчелы, и полуденный зной,
и горение жизни в слепящем избытке.

Виктор Гаврилин